Ужасы Кураховки

[Шанхаец]

Как кураховцы ходили в Зоряное мимо кладбища

Рассказывали очевидцы. В конце пятидесятых и начале шестидесятых годов центр Кураховки находился в нынешнем Зоряном. Там была почта, поссовет и прочая администрация. Нынешняя КУраховка расширялась и строилась, простирая свои горизонты в районы 10-й и 42-й шахт (Первомайка, Победа, ЦОФ). Клуб тоже кочевал, а поскольку центр был в старой Курахлвке-Зоряном (колхоз "Родина"), то и предпочитаемый многими клуб был в этой самой старой Кураховке. По крайней мере - для жителей Карьера, Сталинки, Спасаловки, Шанхая и, частично - центра.

В те времена, по рассказам очевидцев, в нынешний сельский клуб привозили самые крутые фильмы. И танцы там были самые крутые. И девочки для шанхайско-сталинских босяков - самые симпотные...

Одно обстоятельство омрачало, и даже пугало трогательную по тем нравственным меркам молодёжь. Это обстоятельство - дорога в Зоряное. Она пролегала мимо кладбища, огороженного забором из шлакоблоков. Забор образовывал угол, за которым в нескольких метрах была сторожка (или КПП - как угодно понимайте). Если идти в клуб, то вроде как и ничего: держись от забора подальше, и все дела. А вот если с клуба...

С клуба, особенно если после фильма про ужастики - иной расклад. Дорога вела прямо на сторожку, а за ней в темноте ночной выглядывал тот самый чёрный крест, вылитый в местной литейке, где слияние Волчьей с Лозовой. Надгробный крест в память того самого панского сына, удавившегося по причине несчастной любви. Представляете мандраже влюблённой парочки на этом отрезке пути мимо кладбища?

И была тогда мода у некоторых негодяев пугать людей. Например, вырезать в очищенной тыкве глаза, нос и рот, помещать туда свечку и ставить на могилу. Или обматываться белой простынёй, бегая по кладбищенскому забору. Ладно - просто для шухера, а если с настоящей косой и налобным шахтёрским фонарём?

...В тот вечер группа кураховцев возвращалась то ли с танцев, то ли с позднего сеанса ужастиков. Кладбище молодым людям навевало привычный трепет, кто-то громко кричал, подбадривая друзей, а кто-то мечтал побыстрее покинуть место, где во тьме ночной зиял тот самый зловещий крест. Вот миновали сторожку - от неё до угла забора метров шестьдесят. Вот и он, угол, за которым виднеются огоньки домов Карьера и Шанхая, и...

Внезапно, из-за угла, сверху над забором, поднялась и повисла страшная картина: белое чудище в красном капюшоне с диким воплем начало размахивать огромным ножом прямо над головами людей. Народ - врассыпную. Даже те, кто был готов к подобным неожиданностям. Девчонка тут же упала в обморок, а её парень на всю жизнь стал заикой. По сведениям рассказавшего этот случай, пара так и не сыграла свадьбу.

[Шанхаец]

Дьявол душил молодую женщину в ночь трагедии на 38-й шахте

Зашли мы с одноклассником как-то к его бабушке. На блины. Где-то во втором или третьем классе тогда учились. Жила бабушка в крохотной то ли комнате, то ли пристройке, где помещалась печка, небольшой стол у миниатюрного окошка, кровать и огромный сундук. Комната была настолько крохотная, что можно было кушать за столом, не особо вставпая с кровати. Так многие до войны начинали: сначала строили "времянку" из самана или палок с чем придётся, и жили в ней, потихоньку пристраивая дом. Нас, детей, такое жилище почти умиляло. Ибо было соразмерно уюту и возрасту, что наверняка, оставались от тепла материнских утроб.

Старушка неизменно, до конца дней своих, жила в том помещении. С двуми дверями, рперед которыми и располагалось её жизненное пространство. Эти двери при нас вели на улицу и в построенный позже дом. Но в те давние времена ещё дом не построили, так что была лишь лдна дверь. Входная.

Бабушка отдельно топила миниатюрную печку, готовила себе еду, ежедневно смахивала пыль с иконы и фотографий, ибо эта пыль поднималась после каждого шороха с глиняного пола (доливки) на стены и стол, фотографии и огромный сундук у стены. Фотографии висели на гвоздях с четырёхугольныи, а не круглыми телами ножек.

Мы не раз с одноклассником там бывали, но тот день или вечер я помню отчётливо.

Перебрались молодые в КУраховку из глубинной России. Где-то в начале или середине тридцатых. Муж работал на 38-й, жена - домохозяйка. Перед войной у них, в этой самой киндейке, родилась дочь. Точные даты, имена и фамилии не называю, ибо боюсь как ошибиться, так и быть вычисленным прямыми родственниками, ныне реальными участниками нашего телеграм-канала. Если они поймут и догадаются - пусть дополнят. Да это и не столь важно.

Важно то, что рассказала нам бабушка. Передаю это своим языком как помню, ибо за давностью лет точно передать её слова невозможно.

- Муж ушёл в ночную смену,- говорила она, снимая с печки ароматные блины и подавая их на столик к чаю с вареньем.

Затем она зажгла у иконки свечу и выключила тусклую электролампочку. Села на кровать, и с каким-то непонятным чувством посмотрела на нас. В её глазах взрослый человек прочёл бы что-то серьёзное, но что взять с пацанов то..? Мы накинулись на варенье, но то что она нам рассказывала, вынудило отложить ложки и, открыв глаза и стиснув рты, поглядывать... На икону и за сундук; под кровать и на печку, в которой догорали угли. В тесной комнатушке стало жарко, и в какой-то момент нам показалось, что нечем дышать.

- Муж ушёл в ночную смену,- продолжала бабушка,- а мы с дочкой легли спать. Когда муж ночевал дома, ребёнок спал вот на этом сундуке, а когда шёл в ночь - мы обе спали на кровати. Но в тот вечер она спать со мной не захотела, перебралась на сундук. Так мы и заснули. Через какое-то время я проснулась от шороха у двери. Будто кто-то её отворил. Подумала, дочь вышла по нужде, но гляжу - она спокойно спит на привычном месте, укрывшись с головой одеялом. И в тот же момент дверь отворилась, в комнату вошёл симпатичный мужчина. Прилично одетый, не пьяный, спокойный. Улыбаясь, достал из кармана ослепительной красоты ожерелье, взял его в обе руки и начал вращать перед собой, постепенно приближаясь к кровати. Я была в оцепенении: какое-то чувство несомненно, привлекало и притягивало к незнакомцу, но куда большим было беспокойство за дочь и за мужа, который ничего этого не видит и даже не подозревает.

... Улыбаясь, он сделал второй от двери шаг и встал вот тут, у самой кровати, - бабушка указала место на полу, где мы вмиг представили сапоги незваного гостя, - и тут же преобразился... Лицо и руки покрылись длинной рыжей щетиной, глаза выпучились, а красивые белые зубы превратились в огромные жёлто-кровавые клыки. Яркие бусы в его руках оказались страшной верёвкой, в воздухе запахло смрадом и гнилью. Существо какой-то миг молча простояло у кровати, затем кинулось на меня. Верёвка обвила шею, мохнатые руки стиснули грудь. Я умирала, а он - смеялся. Лишь в какой-то момент хватило сил взглянуть на эту икону и попросить её послать чёрта туда, откуда он явился. И тут же потеряла сознание.

Ощутила что жива, только к утру. Дочка спокойно спит на сундуке, никаких следов ночного события нет. Только сердце колотится. Вышла в туалет над балкой и обомлела: на склоне оврага лежала та самая верёвка. И - следы по траве... В сторону террикана 38-й. Не зверя следы. Человека.

___________Конец рассказа бабушки одноклассника

Спустя годы подумал: ну причудилось бабуле, ну помолилась на ночь не так или в помыслах изменила мужу. Да и мало ли что могло всколыхнуть сон молодой женщины? Она ведь до конца дней своих была малограмотная: газет не читала, телевизора, и даже радиоприёмника в её киндейке никогда не было. Ну примерещилось! А про верёвку на краю балки могла и придумать, если она тоже не померещилась. И было бы всё так, если бы:

- в ту самую ночь не случилась на 38-й шахте страшная авария, в которой погибло много горняков. Среди которых был её муж.
- бабушка все последующие годы жила одна, в этой самой киндейке, и всю последующую жизнь слыла среди местных как знахарка.

Сейчас уже нет той киндейки, и даже того дома нет - в 2010-м я мельком запечатлел их развпалины. Да и бабулю мало кто помнит. И о трагедии той ночи мало кто из кураховцев знает. О ней нам напоминает лишь крест, установленный у подножия террикона бывшей 38-й шахты.

И чёртов след простыл. Через балку в сторону 38-й ...
Другие сейчас времена. И бесы - иные.